Дверь здания театра распахнулась, мимо Насти быстрым шагом прошли Лариса Смелкова и Олег. Настя была уверена, что они сбежали со скучного, такого «немолодежного» мероприятия и сейчас сядут в машину и уедут. Это было бы логично и объяснимо. Но молодые люди, едва спустившись по ступеням, разошлись в разные стороны: Лариса села в серебристо-голубую малолитражку, стоящую прямо возле ступеней, Олег прошел значительно дальше, и Насте не удалось рассмотреть, в какую именно машину он сел. Но в любом случае поехали они не в одно и то же место, потому что следом за Ларисой не проследовала вообще ни одна машина. Значит, Олег выехал с парковки и направился совсем в другую сторону.

Никаких поцелуев, никаких объятий. Они даже на секунду не остановились, чтобы попрощаться. Ни единым словом не обменялись. Просто два незнакомых человека, случайно одновременно выходящие из одного и того же здания. Неужели поссорились? Настя попыталась восстановить в памяти облик Ларисы: вот девушка выходит из дверей, доходит до ведущих вниз ступеней, спускается, открывает машину, садится в нее, закрывает дверь, трогается с места… Да, движения быстрые, кажется, что она бежит и даже летит, но все они спокойные и точные, в них не чувствуется ни нервозности, ни злости, ни отчаяния, ни с трудом сдерживаемых слез. Дверь автомобиля Лариса открыла, а не рванула на себя, как поступили бы девяносто девять процентов обиженных женщин, и именно закрыла, а не захлопнула в ярости. И выезжала она неторопливо и уверенно, тщательно вымеряя каждый сантиметр, чтобы не задеть припаркованные рядом машины.

Нет, на ссору между влюбленными все это никак не походило.

Это вообще ни на что не походило.

Это было необъяснимо и нелогично.

Понедельник

Утром в понедельник Коротков объявил, что сегодня они работают по разным графикам.

– Я поеду ко всяким чиновникам, ты все равно это дело не уважаешь, а мне в самый раз, – сказал он за завтраком. – А ты свяжись с Егоровым, попроси, чтобы нашел время для тебя. Вот тут несколько имен, надо выяснить, какие у них интересы в нужных нам местах.

С этими словами он положил перед Настей вырванный из блокнота листок. Завтракали они в одиночестве, Петр Сергеевич с раннего утра уехал по делам.

– Поехали, подброшу тебя до гостиницы, оттуда уже сама доберешься.

– А если у Егорова времени для меня не найдется?

– Значит, поищешь информацию старым дедовским способом, – усмехнулся Коротков. – Не мне тебя учить.

Забирая сумку из своей комнаты, Настя подумала, не взять ли ей с собой ноутбук. В принципе, информацию можно отлично искать и при помощи айпада, разница невелика. Но не возникнет ли у хозяина дома соблазн в отсутствие гостей проверить их компьютер? Впрочем, вряд ли. У нее стоит сложный пароль, сам Ворожец совершенно точно его взломать не сможет, придется вызывать подкрепление в виде специалиста, а ведь они с Коротковым могут вернуться в любой момент и застать этого специалиста за работой. Не станет Петр Сергеевич так рисковать. А Инна, его помощница? Что она умеет? Какое у нее образование? Настя ничего о ней не знает. Возможно, она как раз и сможет взломать пароль на компьютере. И ее присутствие в доме никаких подозрений не вызовет.

«Нет, – твердо сказала сама себе Настя Каменская, – береженого Бог бережет, а небереженого черт стережет». Сунула ноутбук в сумку-портфель и спустилась вниз.

Пока ехали в город, она отправила Егорову сообщение, чтобы не дергать старшего опера звонками, если он занят. Ответ пришел довольно быстро: «Гулять любишь? Позвони». Любит ли она гулять? Разумеется, нет. Анастасия Каменская любит читать, устроившись на диване и поджав под себя ноги. А еще она любит работать.

Но здесь, в этом городе, правила устанавливают не они, и никому на самом деле не интересно, что любит и чего не любит бывший сотрудник уголовного розыска. Поэтому она позвонила майору Егорову и сказала, что готова встретиться с ним там и тогда, где и когда ему будет удобно.

– А мне где пиво, там и удобно, – хмуро и, как ей показалось, недовольно ответствовал Виктор. – Но желательно поближе к улице Мечникова, у меня там интерес есть.

Водитель Володя тут же скорректировал маршрут, и уже через полчаса Настя сидела за уличным столиком заведения, высокопарно называвшегося «Таежная песня». Вероятно, название подразумевало, что гости так сытно здесь наедятся и так сладко напьются, что будут громко исполнять хорошие песни. Столики, правда, были сомнительной чистоты, а взгляда на руки официанта, подошедшего принять заказ, оказалось достаточно, чтобы понять: никакими медицинскими справками здесь никто не интересуется и слова «санэпиднадзор» не знает. Настя попросила бутылку воды без газа, Егоров – безалкогольного пива.

– Правильно, – одобрительно крякнул Виктор, – жратву здесь брать нельзя, нарвешься. А пиво у них приличное, и цены тоже. Ну, так какая у тебя печаль?

– У меня, Витя, и печали, и горести, и расстройства, – засмеялась Настя. – Тебе с чего начать излагать?

– А в чем разница?

– Печаль, Витя, это то, что мне велел сделать мой шеф Юра Коротков. Горесть – то, что, как мне кажется, может оказаться важным для нашего дела, но Коротков мне этого не поручал. А расстройство – это так, мелочь, банальное любопытство. Типа тоски по профессии.

– Тогда начинай с печали, – решил Виктор. – Покончим с самым тягостным и перейдем к приятному.

Настя протянула ему листок из блокнота Короткова и изложила свою просьбу. Егоров бегло просмотрел список и пообещал связаться с операми из других отделов, обладающими нужной информацией.

– Теперь давай про расстройство. Про горести потом поговорим. Тоска по профессии – это мне понятно. – Виктор посмотрел на нее с сочувствием и сделал большой глоток пива.

– Насчет убийства Милановской. К нашему вопросу отношения никакого не имеет, но уж больно любопытство разбирает. Знаешь что-нибудь?

Прежде чем ответить, майор сделал еще один большой глоток, неторопливо отер губы бумажной салфеткой.

– А тебе зачем? Как говорил один мой знакомый, «обоснуйте свой вопрос».

– Я же говорю: просто любопытно. Если не можешь ответить – никаких проблем, нет – так нет.

– Ответить могу. Вот только не пойму, надо ли.

Настя пожала плечами, стараясь не дать поднять голову обиде, которая немедленно появилась и начала разрастаться прямо на глазах. Ну какие могут быть обиды? Разве можно разглашать информацию об уголовном деле постороннему человеку, пусть даже этот человек бывший коллега и пришел к тебе с рекомендациями от давнего и уважаемого знакомого? Нельзя. Это непреложное правило. Интересный феномен: люди уважают правила и сердятся, когда кто-то их не исполняет, но как только исполнение правила применяется к самому человеку, он немедленно начинает обижаться.

– Ладно, не дуйся, – засмеялся Егоров, – сдувайся назад. Я по делу Милановской работаю, так что все знаю. Что могу – расскажу, а уж что не смогу – не обессудь. Что, удивляешься, что мне настоящее дело поручили? Так у них выхода нет, работать-то некому, все по экологам пашут без продыха, а тут редакторша какая-то никому не известная. Дали в напарники мальчишку из района, зеленого совсем, он на труп Милановской по дежурству выезжал. Ну, потом, правда, перца одного из моего же отдела пристегнули и над нами поставили, чтобы вроде как надзирал за нами, неумехами.

– Перец-то знающий? – спросила Настя. – Или тупой контролер?

– Нормальный, – кивнул Виктор. – Профессионал хороший. Человек, правда, не очень… Вот, видишь, пиво безалкогольное приходится пить в рабочее время, чтобы не нарваться. Он человек начальника УВД, так что и стукануть может.

«Ну вот, обида, зря ты созревала и наливалась соками. Придется свернуть тебе башку, пока ты в полный рост не поднялась и не успела душу отравить», – сказала себе Настя с упреком. Нет, совершенно ясно, что с этой ее обидчивостью надо что-то делать, иначе никакой жизни не будет.